Если вы стремитесь понять умом и хоть каким-то аршином «измерить» Россию прошлых веков, то обращение к русской литературе просто неизбежно. И без Дмитрия Григоровича, взбудоражившего общество своими новаторскими и даже по нынешним временам слишком уж натуралистическими, мрачно-безысходными произведениями, не обойтись. В них отразилась та правда жизни простого народа, которая и заставила самодержавную империю принять революционное по своей сути решение об отмене крепостного права.

Дойти до сути

Проторённые дорожки в бывшее имение Григоровича на берегу подмосковной речки Большая Смедва, увы, не ведут. Да и от усадьбы, где писатель в общей сложности прожил четверть века и создал свои хрестоматийные повести и рассказы, до наших дней практически ничего не сохранилось. Чудом уцелевшие немногочисленные личные вещи, мебель, книги демонстрируются в залах краеведческого музея города Озёры. Ирония судьбы в том, что скромный родовой дом Григоровича так и оставался для местных деревенских жителей, за права которых душой и словом боролся писатель, барской вотчиной. Потому и растащили его в послереволюционные годы «потомки» Антона-горемыки и сожгли.

Таким был дом Д.В. Григоровича в усадьбе Дулебино. Фото из архива Озёрского краеведческого музея

Каким он был, можно теперь судить только по фотографии, любезно предоставленной на обозрение читателям «Тёмных аллей» дирекцией Озёрского краеведческого музея. Представить, вообразить картину жизни Григоровича помогло посещение его усадьбы в сельце Дулебино. Побывал я и на заброшенном церковном погосте в соседнем Фроловском, где похоронены его бабушка, родители, дочь и внук. Сам Дмитрий Васильевич удостоился последнего пристанища в Санкт-Петербурге, на Литераторских мостках Волковского кладбища. На его могиле стоит достойный памятник, а во Фроловском место, где стоял храм, знают лишь дотошные краеведы.

Берега Большой Смедвы – притока Оки равнодушны, хотя и очаровательны. Слушая в тишине под сенью плакучих ив неспешное журчание воды, трудно себе представить, что когда-то здесь в мельничных затонах топились несчастные крепостные девушки, а из сельца доносились свист кнута и стоны истязаемых мужиков. Всё это происходило буквально на глазах будущего писателя и нашло отражение сначала в сердце, а затем и в его произведениях.

Загадка полурусской души

Дмитрий Васильевич Григорович (1822–1900) – личность в пантеоне русских классиков несправедливо полузабытая. Он появился на свет в Симбирской губернии в результате пылкой любви отставного гусара и французской красавицы Сидонии – дочери гильотинированного во время Великой французской революции роялиста. Отец, Василий Ильич, служил управляющим имением матери писателя графа В.А. Сологуба. А мать Сидонии – эмигрантка М.П. Ле Дантю была гувернанткой в петербургском доме генерал-майора П.Н. Ивашева. Факт этого знакомства особенно примечателен тем, что сводная сестра матери писателя была той самой Камиллой Ле Дантю, которая отправилась в Сибирь и вышла замуж за ставшего каторжанином бывшего кавалергардского ротмистра Василия Ивашева. В 1824 году, незадолго до своей кончины, отец Григоровича приобрёл для семьи именьице в тогдашнем Каширском уезде Тульской губернии. Сюда перебралась и ушедшая на покой бабушка писателя, а вместе с ней на некоторое время – будущая супруга декабриста. Забегая вперёд, стоит отметить, что деятельная бабушка-француженка после смерти своей дочери, а вслед за ней и зятя отважилась в 1841 году на путешествие в Сибирь, откуда вывезла по разрешению государя своих троих внуков, детей декабриста – Марию, Веру и Петра.

Можно только догадываться, в какой атмосфере проходило детство Дмитрия Васильевича, который после смерти отца воспитывался матерью и бабушкой, едва разговаривавшими на русском языке. Он и начал сначала говорить по-французски, по-русски – значительно позже. Блистал, однако, многими талантами, был отменным рисовальщиком, и эта страсть позднее сыграла в его судьбе значимую роль.
Но сначала литература полностью поглотила героя нашего повествования. Да и как иначе? В Санкт-Петербургском Главном инженерном училище он стал однокашником Фёдора Достоевского. Впоследствии они даже одно время снимали общую квартиру, и именно Григорович стал первым читателем «Бедных людей». В Академии художеств, где брал уроки живописи, случай свёл его с Тарасом Шевченко. А знакомство с Николаем Некрасовым открыло возможность печататься.

Впрочем, и с самим Григоровичем в ту пору многие считали за честь водить дружбу. Он был умён и привлекателен. Музыкальный критик Ю.К. Арнольди так описал его: «Высокий, стройный брюнет, с красивым, открытым, прямо всё высказывающим лицом и с тёплым взглядом, соответствующим душевной улыбке антично очерченных губ».

Усадебные картинки

Своё первое замеченное и оценённое пуб­ликой и критиками произведение – очерк «Петербургские шарманщики» Григорович написал в 1843 году по заказу Н.А. Некрасова для нашумевшего в ту пору сборника «Физиология Петербурга». Ярко описанная жизнь бедноты в городских трущобах произвела взрыв общественного мнения. Какой натурализм! Но ведь правда! Ужасающая правда.

На волне литературного успеха Григорович создаёт в середине 1840-х годов такие повести и рассказы, как «Антон-горемыка», «Деревня» и «Бобыль». Публикация их в журналах «Отечественные записки» и «Современник» принесла автору славу писателя-реалиста. Иван Тургенев отмечал, что рассказ «Деревня» Григоровича – «по времени первая попытка сближения нашей литературы с народной жизнью, первая из наших «деревенских историй» не только ошеломила тогдашнее либерально настроенное общество, но и удивила маститых литераторов новизной содержания и художественной формы.

Основой сюжета «Деревни» стал реальный случай, с которым невольно столкнулся писатель в имении своей матери, где он подолгу жил. Молодая крепостная крестьянка, девушка удивительной красоты и ума, была насильно отдана замуж за неотёсанного мужика. Он быстро довёл её до чахотки и смерти. Лето 1847 года, проведённое также в матушкином имении на берегу Смедвы, ознаменовалось повестью «Антон-горемыка». Первоначально произведение заканчивалось красочным изображением крестьянского бунта, но по требованию цензуры финал пришлось смягчить. Виссарион Белинский делился своими впечатлениями от прочитанного так: «Ни одна русская повесть не производила на меня такого страшного, гнетущего, мучительного, удушающего впечатления: читая её, мне казалось, что я в конюшне, где благонамеренный помещик порет и истязует целую вотчину – законное наследие его благородных предков».

К концу 1840-х годов Григорович стал уже широко известным писателем, на счету которого были романы «Рыбаки», «Просёлочные дороги», повесть «Смедовская долина». Все эти произведения рождались именно в Дулебине. Они стали импульсом для творческого развития нового направления в русской литературе – критического реализма.

Но не только на слуху ценителей литературы было имя писателя. В 1848 году по решению императора Николая I был создан специальный комитет, призванный проверить состояние тогдашней русской журналистики на предмет вольнодумства и распространения революционных идей. В отчёте особенно вредными для общества были названы опубликованные и ходящие в списках публицистические статьи Герцена и Белинского, а среди художественных произведений – «Бобыль» и «Антон-горемыка» Григоровича. Впрочем, никаких преследований со стороны властей тогда не последовало.

Через много лет, в октябре 1893 года, в письме Дмитрию Васильевичу Григоровичу Лев Толстой признавался: «Вы мне дороги… в особенности по тем незабвенным впечатлениям, которые произвели на меня, вместе с «Записками охотника», ваши первые повести. Помню умиление и восторг, произведённые на меня, тогда 16-летнего мальчика, не смевшего верить себе, – «Антоном-горемыкой», бывшим для меня радостным открытием того, что русского мужика – нашего кормильца и – хочется сказать: нашего учителя – можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, но с уважением и даже трепетом».

Автор: Александр Нефедов

Продолжение читайте в №4/2020 журнала «Тёмные аллеи»