«Есть милая страна…»

Мураново: поэтическое «гнездо» на фоне судьбоносных драм

180 лет назад, в 1842 году, завершилось обустройство усадьбы, ставшей впоследствии одним из первых литературных музеев в послереволюционной России. По иронии судьбы теперь мемориальный комплекс носит имя великого поэта Фёдора Тютчева, который в этом имении никогда не был. Но атмосфера мира поэзии золотого века царит здесь под сводами дома и в парковых аллеях во все времена года, создавая для гостей удивительный «эффект присутствия» виртуозов слова и настраивает на лирический лад.

Хотя первые упоминания Муранова как усадьбы относятся ещё к началу XIX столетия, её расцвет начался в пору, когда владельцем имения стал Евгений Абрамович Баратынский (1800–1844). В 1826 году он женился на Анастасии Львовне Энгельгардт (1804–1860). Через десять лет её отец скончался, а всё хозяйство перешло в конечном итоге поэту, так мечтавшему в элегиях обрести «свой угол на земле».

Но очень быстро выяснилось, что для разрастающегося семейства, а у четы было семеро детей, старый дом мал. Баратынский решил этот «угол» снести и построить на его месте функциональное сооружение «без прихотей старого русского барства, но со всеми удобствами английского комфорта». Причём эту прогрессивную для того времени концепцию он разработал сам, лично изготовил чертежи здания и сопроводил их подробным описанием всего процесса строительства. Осенью 1842 года Евгений Абрамович писал матушке: «Слава Богу, всё мало-помалу уладилось, и у меня остались только обычные заботы, которые не столь сложны. За год, прожитый мною здесь, я построил лесопилку, дощатый склад и свёл 25 десятин леса. Новый дом в Муранове уже стоит под крышей и оштукатурен внутри…»

В советскую эпоху в отношении Баратынского сложился некий стереотип: сытый барин на лоне природы сочинял от безделья складные салонные стихи. На закате сталинской эпохи советский академик Степан Веселовский (1876–1952) писал, что Евгений Абрамович «переживал разлад с современной ему действительностью. Его поэзия полна пессимистическими настроениями, безнадёжными думами одиночества, представлениями об обречённости человечества. Считая себя «последним поэтом», он выступал против «железного века» с его «промышленными заботами» о «насущном и полезном», против той цивилизации, которая, как ему казалось, губит «ребяческие сны поэзии». Неудивительно, что при таких настроениях поэта всегда тянуло в деревенскую глушь, подальше от шумной Москвы».

В эпоху отказа от частной собственности, индустриализации и коллективизации, послевоенного восстановления хозяйства отношение к подобной поэзии было неоднозначным. Но у современников любовь поэта к своему имению удивления не вызывала:

Есть милая страна, есть угол на земле,
Куда, где б ни были:
средь буйственного стана,
В садах Армидиных, на быстром корабле,
Браздящем весело равнины океана,
Всегда уносимся мы думою своей,
Где, чужды низменных страстей,
Житейским подвигам
предел мы назначаем,
Где мир надеемся забыть когда-нибудь
И вежды старые сомкнуть
Последним, вечным сном желаем.

Да и вообще, как свидетельствуют документы, тема «Поэт и собственность» не такая уж и простая. Даже если Баратынский и впадал временами в меланхолию, то в целом это не мешало ему серьёзно заниматься благосостоянием своего семейства. Благо «семеро по лавкам» забывать об этом ему не давали. Деловые письма характеризуют поэта как очень предприимчивого дельца. Попавшаяся случайно на глаза во время армейской службы в Финляндии лесопильная мельница навела однажды мурановского владельца на блестящую мысль выгодно продать лес, который «на корню» купцы готовы были купить по совершенно бросовой цене. «…Когда же я вычислил баснословную выгоду, – пишет Баратынский свояку Н.В. Путяте, – которую нам может принести устроение подобной мельницы, я ухватился за мысль и тотчас принялся за дело. Главное: трудно сбыть товар, которого цена как лес на корню. Когда он обратится в доски, в дрова, продашь дёшево, но продашь как хлеб; а лес после хлеба первая необходимость».

Хозяйственные хлопоты не мешали Баратынскому как раз в год завершения строительства нового дома выпустить сборник стихов под пророческим названием «Сумерки». Это оказалось его финальное сочинение. В семье бытовала легенда, что он уже чувствовал приближение своего последнего часа. Но «Сумерками» называлась и одна из действительно довольно мрачных аллей усадебного парка. Всё в том же знаковом 1842 году, в августе, поэт пишет другу Петру Плетнёву из Муранова: «…Я строю, сажу деревья, сею, не без удовольствия, не без любви к этим мирным занятиям и к прекрасной окружающей меня природе».

Удачная продажа леса опосредованно стала причиной ранней смерти Баратынского. На вырученные от сделки деньги он решил совершить своё первое европейское путешествие. Осенью 1843 года он с женой и тремя детьми отправляется в путь. Семейство посещает Берлин, Потсдам, Лейпциг, Дрезден, Франкфурт, Майнц, Кёльн. Почти полгода они проводят в Париже, где поэт познакомился со многими французскими писателями. Весной 1844 года чета прибывает в Неаполь, где в июле того же года Баратынский скоропостижно умирает при невыясненных обстоятельствах, породивших множество кривотолков. В конечном итоге только через год гроб с телом несчастного был морем доставлен в Санкт-Петербург и захоронен на Тихвинском кладбище в Александро-Невской лавре. По свидетельству очевидцев, в последний путь поэта провожали немногие родственники и всего лишь три литератора: князья П.А. Вяземский и В.Ф. Одоевский и граф В.А. Соллогуб. А в газетах и журналах о смерти Баратынского написать никто вообще не удосужился.

Мураново опустело, но ненадолго…

О дальнейшей судьбе Муранова читайте в №2/2022 журнала «Тёмные аллеи»

Автор: Александр Нефедов