Отвечая на анкету, Цветаева написала в 1926 году о своём детстве: «Воздух дома не буржуазный, не интеллигентский – рыцарский. Жизнь на высокий лад». И ещё: «Был бы щит, начертала бы: «Ne daigne» («Соизволь», франц. – Ред.). Марина Ивановна прожила страдальческую жизнь, оборвав её по своей воле. Для многих друзей это не было неожиданностью. Кто-то из них сказал о Цветаевой: «Одна голая душа. Даже страшно!» Она целиком предавалась дружбе и любви, а разочарование – в ней или её в ком-то – било по душе смертельно. И лишь один рыцарь был предан ей до конца: каменный Брунцвик у самого знаменитого пражского Карлова моста. Она даже писала: «Если у меня есть ангел-хранитель, то с его лицом, его львом и его мечом».
«Презрение к Чехии есть хамство»
1 августа 1922 года Марина Цветаева с дочкой Ариадной приехала в Прагу для воссоединения с мужем Сергеем Эфроном. Участник белой гвардии, он после разгрома врангелевских войск в Крыму оказался сначала в Турции, а через год перебрался в Чехию.
Это не было случайностью: первый президент Чехословацкой Республики Томаш Масарик провозгласил «Русскую акцию» – призвал помочь эмигрантам, вынужденным покинуть Россию. Эфрона, как и многих его боевых соратников, приняли студентом в Карлов университет, где на философском и юридическом факультетах уже преподавали русские профессора.
В Чехии Марина Ивановна прожила всего три года из 17 лет эмиграции и неизменно – даже переехав в ослепительную столицу Франции – испытывала к этой стране ностальгические чувства. Наверное, в спокойной Праге с её дымками, башенками, вырастающими словно из вечности, красной черепицей крыш и позеленевшей кровлей храмов есть что-то ранящее поэта навсегда. Немаловажно и то, что Прага была единственным местом, где ей платили за стихи.
Но не все русские эмигранты были поэтами, и далеко не все ощущали себя здесь так, как Цветаева. «А вот эти ослы, попав в это заморье, ничего в нём не узнали, – пишет она чешской подруге Анне Тесковой о своих соплеменниках уже из Франции в 1935 году, – и не увидели – и живут, ненавидя Россию и, одновременно, заграницу, в тухлом и затхлом самоварном и блинном прошлом. (…) Презрение к Чехии есть хамство. И больше ничего. Жаль только, что чехам приходится так долго таких гостей терпеть».
При страстном отвращении к будничному, в частности, к тяжёлому быту («посуда – метла – котлеты»), Цветаевой и в Чехии жилось вовсе не легко. Однако привычка к аскезе, спартанство, унаследованное ею от родителей, позволяли существовать, не допуская в жизнь убогость и пошлость, оскорбления и унижения – а всё это окружало её в почти невыносимой мере.
По крайней мере, в стихах она не поддаётся будням. «Я в мире люблю не самое глубокое, а самое высокое, потому русского страдания мне дороже гётевская радость», – объясняла она. От рождения особо предрасположенная к восприятию красоты, Марина Ивановна наслаждалась спокойной чешской природой, Прагой и её окрестностями (Горни и Дольни Мокропсы, Вшеноры, Йиловиште), узкими улочками, старинными мостами; она любила гору Петршин (самую высокую точку Праги), даже заводские трубы в рабочем районе Смихов, где ей довелось жить, самих пражан, среди которых нашлась верная подруга Анна Тескова. Позже, уже из Франции, она напишет ей: «Париж рассредоточен, с архипелагом сердец, у Праги же один центр – рыцарь».
Приручение льва
Первым показал Марине Цветаевой загадочную скульптуру на устое Карлова моста Марк Слоним, редактор эмигрантского журнала «Воля России». Он оставил об этом свидетельство: «Марина Ивановна была в восторге от рыцаря, от тишины, от запущенной Чертовки и через два дня после нашей прогулки принесла мне своего «Пражского рыцаря». (Чертовка – маленькая живописная река, рукав Влтавы; это место называют Пражской Венецией. – Ред.)
Андрей Ардер
Фотография — shutterstock.com (c)
