Медведев Александр, Томская область, село Октябрьское
Так уж в жизни сложилось, что поколение 50-70-х, да частично и 80-х свою жизнь без библиотеки не мыслило. Это был период духовного расцвета всего общества и «Книга — лучший подарок» звучало убедительно и весомо не только для меня.
Воспитываясь в семье сельского учителя, с книгой подружился в 5 лет, к шести годам читал уже сравнительно бегло все, что попадало под руку. Позвольте Вам предложить несколько кратких зарисовок из моего общения с книжными сокровищницами.
С библиотекой познакомился по житейски просто и буднично в 1951 году. В семье родился 3-й ребёнок и матушка больше не могла уделять мне много времени. Утомлённая трудами на сельском подворье и хлопотами по воспитанию младших ребятишек она посоветовала мне сходить к тете Тане в библиотеку. На дворе зима сибирская и злая, как баба Яга, вот и одели меня соответственно, чтобы не позарилась она на здоровье ребенка. Старые подшитые матушкины валенки в коленях не жали, рукава телогрейки, перетянутой ремешком, с лихвой скрывали шерстяные рукавицы и отцовская собачья шапка, постоянно сползающая на глаза, ограничивая обзор, привели меня к библиотеке. Старый волостной дом, кроме высокого крыльца имел и толстую берёзовую дверь, открыть которую из-за своего скромного расточка, как я ни старался, долго не мог. Минут через 30 догадался сложить у двери маленькую поленицу из дров. Стиснув зубы и упёршись ногой в стену вместе с «морозным паром» протиснулся внутрь помещения. Огляделся, полутемная комната освещалась тремя керосиновыми лампами, пока поправлял шапку и снимал рукавицы из-за бюро послышался удивленный шёпот:
— Странно, как будто дверь сама открылась и закрылась.
В это время я, ухватившись за бюро руками, подтянулся пристав на цыпочки и проверещал:
-Тетя, запишите меня в библиотеку!
Женщина, поднявшись, заглянула за стол и воскликнула:
— Ой! К нам Филиппок пришел, кто ты мальчик?!
-Я не Филиппок, я Саша Медведев, запишите меня в библиотеку.
-А ты читать умеешь?
-Я уже всего «Мойдодыра» и «Золотого петушка» прочитал. И могу рассказать «Федорено горе».
-Хорошо, проходи к столу и прочти, что тут написано?
Приняв экзамен по чтению, тетя Таня предложила мне совершенно новую книгу «Конёк Горбунок», с условием вернуть её через 10 дней. Домой я шёл с приподнятым настроение, как большой. С тех пор книги меня сопровождают всегда и везде. Они радуют, успокаивают, учат, врачуют, наставляют и открывают новые горизонты. Приезжая в своё село Кротово обязательно захожу в библиотеку, радуюсь присутствию там взрослых и детей, значит их по прежнему влечёт к себе это культурное учреждение.
Прошло 6 лет. Лето, солнце, загараю на реке у омута, читаю только что взятую в библиотеке хрестоматию по литературе за 6 класс. История с дуэлью Гринева со Швабриным захватила так, что я не заметил, как возле меня остановились 5 пацанов. Один из них наклонился, вырвал у меня книгу и бросил её с обрыва в реку. В схватке один на один я умудрился столкнуть сорванца в воду. Затем заставил его протереть книгу от грязи и вернуть мне. А чтобы было неповадно повторять такие вещи вызвал его на дуэль из-за оскорбления самой главной женщины — Русской литературы.
Рассказ «ОТЛОЖЕННАЯ ДУЭЛЬ»
1.
«Любезный читатель, я не претендую на то, что эта моя история будет полезной и поучительной для вас, так как на подмостках той школьной истории у меня была маленькая, скромная и незаметная роль. Но на сцене жизни нелегко играть даже и те маленькие роли, которые никто не назовёт, хоть сколько-нибудь, значительными. Всю жизнь с её красками, звуками и мыслями наблюдали немые свидетели моего детства – тополя, но ими давно уже истопили школьные печи и неуловимый дым их, растаяв за горизонтом, неизъяснимой печалью осел на моем сердце.
Нет уже тех, с кем начинал я путь свой во взрослую жизнь. Погружённый в свои личные ощущения, детские переживания и страстишки, я не имел ни возможности, ни особой охоты критически оценивать свои действия. А потому и выношу свой рассказ на ваш суд, уповая на коллективную мудрость и снисходительность.
2.
Шли счастливые минуты яркого летнего дня, когда солнце стояло в зените, исполняя чудную симфонию из радужных лучей, а ребятня весело плескаясь, резвилась в реке. Я уже отвёл душу, вдоволь напрыгавшись с моста в омут и наигравшись в воде в догонялки с пацанами на песчаном мелководье. И сейчас лежал на траве возле небольшого обрыва, окаймлявшего омут с северной стороны, как тюлень, греясь на солнце, с упоением читая «Капитанскую дочку». Читая тогдашние книги, я не раз мысленно присутствовал на поле боя, переживал и сочувствовал победителям, жалел, что все главное уже позади, и я опоздал родиться, воображал себя сильным и находчивым. Возникавшее в уме моем бесчисленное множество разных поэтических или воинственных образов питали мой патриотизм и заставляли соответствовать им в жизни. История с дуэлью Гринева со Швабриным захватила так, что я не заметил, как возле меня остановились пять пацанов во главе с второгодником Борькой Брызгаловым. Он наклонился и вырвал у меня книгу.
– Перед училкой хочешь выпендриться? – с усмешкой сквозь зубы процедил Борька.
– От учения только муки мучинические бывают, – поддержал его Генка «Скворец».
– Людям пора в голову взять, что тут таких людев нет, как в книжках расписывают. Все до слова, Но – лошади- ное дерьмо, – радостно вставил свое замечание Егоров.
– Ну, ты «Рыжий»! Отдай книгу и иди своей дорогой.
— Видно сытое-то брюхо к учению глухо, – возмутился я.
– А хочешь, я тебе сейчас в морду дам, просто так, врежу от души и забудешь, про свою книжицу, – все еще скалясь и рисуясь перед своими друзьями, пробасил Борька.
— Ну, и будь по-твоему!
Надо отдать должное его силе, он был старше и почти на голову выше меня, да еще рядом с ним стояла и с издевкой щурилась четверка сорванцов с Увала, готовая поддержать своего вожака.
– Когда пятеро на одного – ты храбрец, – с презрением выдавил я из себя. За моей спиной был омут, по берегу все пути к отступлению были отрезаны. И я уже готовил оправдание перед родителями за неизбежные синяки, разбитый нос и неприглядную одежду. Летом всегда обострялись разногласия между пацанами, жившими в разных концах села. Война не отпускала, жила в нас, требовала выхода, звала на подвиги – это выливалось в соперничество и маленькие войнушки. И вот «увалистым» повезло – пятеро на одного. Они готовились отомстить за шишаки, полученные от «воробъевских» неделей раньше. Борька подошёл ко мне вплотную, бросил хрестоматию в сторону реки, закатал один рукав рубашки до локтя и, глядя на своих корешей, с усмешкой проговорил:
– Смотри, братва, как я эту тлю раздавлю, вы не вмешивайтесь, а то он ещё папу с мамой будет звать и своих героев книжных!
И, растопырив пальцы, потянулся рукой к моему лицу, намереваясь, как это принято говорить, «размазать сопли». Я уклонился от этого позорного выпада и Борька с изумлением воскликнул:
– Ах, ты так, значит, шкет несчастный! Тогда на, получай по-серьезному! И он, широко размахнувшись, намеревался врезать мне в ухо прямой вытянутой рукой. Я, как учил физрук, присел и кулак просвистел над головой, едва коснувшись макушки волос на голове. Борька вложил в удар столько сил, что его туловище по инерции развернулось и он оказался ко мне почти спиной. Я быстро схватил его сзади одной рукой за шиворот, другой за мотню брюк и, не дав ему опомниться и развернуться, столкнул с обрыва в омут. Его полет сопровождался громким истошным воплем. Вынырнув, Борька, захлёбываясь и беспомощно барахтаясь в воде, весь охваченный страхом вопил:
– Спасите, помогите, тону.
Волосы его, как бы сами собой изображали страх: они стояли торчком во все стороны. Но, нащупав ногами дно, стуча зубами от испуга, лихорадочно перебирая ногами и помогая себе руками, торопился к берегу. Вся его команда застыла от изумления произошедшего и оставалась на месте. «Рыжий» стоял на узком плёсике и судорожно пытался взобраться по обрыву на берег. Но я не позволял ему это сделать и требовал поднять из грязи книгу, протереть ее и подать мне.
– Пока книга не будет чистой, ты будешь торчать внизу у воды.
Борька все еще был под жутким впечатлением от пережитого и скороговоркой повторял:
– Ой, мамонька, спаси, я же не умею плавать, спаси за ради Христа!
– Книгу протри и подай! – требовал я.
Наконец взгляд его стал осмысленным, пришло понимание моего требования и он, подняв хрестоматию, стал вытирать ее полой своей рубахи, затем подал книгу мне.
Непреложный закон – победитель покидает поле боя последним, заставил меня не торопиться.
– Вытаскивайте свое «Рыжее сокровище», – иронично бросил я пацанам и стал вытирать оставшийся на книге песок. Борька выбрался на берег грязным и бледным, отошел подальше от обрыва и, заикаясь, проговорил:
– Т-ты же меня ч-чуть не угробил. Мы т-так не договаривались!
– А мы вообще никак не договаривались, следующий раз будешь знать на кого нарываешься. Договариваются только о дуэли – честному поединку один на один, а ты все носишься с оравой пацанов и нападаешь, как трус, из-за угла.
– Дуэли бывают только из-за баб, – хмыкнул Борька, – я в кине это видел.
– Не из-за баб, а из-за женщин и за честь свою бьются мужики. И я тебя вызываю на дуэль из-за самой Главной женщины – Русской литературы, которую ты оскорбил, бросив ее в грязь. Готов драться с тобой на чем угодно – на шпаге, на сабле, на поджиге – выбирай!
– Борька соглашайся, у тебя же поджиг классный, – загалдели его товарищи.
– А че, – осмелев, проговорил «Рыжий», – давай, я согласен!
– Если выбираешь поджиг, то стреляемся, как Лермонтов. Если летом, то становимся на противоположные перила моста по жребию. Если зимой, то становимся на стены недостроенной школы. Заряды должны быть одинаковыми, картечина тоже только одна. И пусть Господь нас рассудит. Но больше кодлой на одного не нападать, уговорились? Все по взрослому и честно.
– Ты чето раздухарился паря, – выйдя вперед, проговорил Колька Грязев. Мы покумекаем малость и дадим тебе ответ, так пацаны?
– Я записываюсь к Борьке в секунданты, – проверещал Егоров.
– Куда конь с копытом туда и рак с клешней, – резюмировал я.
– Все, заметано, парни, идем готовиться к дуэли, – подвел итог дискуссии Борька.
Пьяный восторг молодости от нечаянно одержанной победы будоражил. Чувствуя свое превосходство над соперником, я не хотел ему ни в чем уступать, и, глядя на него, с насмешливым сожалением проговорил:
– Ну, почтение мое вам, до лучших встречь!
3.
Вообще писать о детстве и легко и одновременно очень трудно. Человеку пожилому нелегко быть объективным, оценивая с высоты прожитых лет то, что происходило в детстве и юности. Необходимо, хоть немножко, прежнего ума, прежнего сердца и веры в справедливость того, что совершаешь. В том возрасте страдаешь, радуешься и наблюдаешь по-своему, не отдавая отчета почему поступаешь именно так, а не иначе, за что любишь и ненавидишь. И у меня никогда – ни прежде, ни в последующей жизни не было столь яростного желания, достойного лучшего применения, довести дуэль до логического завершения. Все существо мое трепетало, рвалось в бой, жаждало отмщения за безвинно погибших героев и поэтов. Максимализм в подобных мечтах – страшная сила, Много волнений, хлопот и страданий доставил я своим родным, пытаясь осуществить задуманное. В то время я еще не знал, что радужные мечты, как и небесная радуга, блестят недолго. Но обо всем по порядку.
В последний день августа 1957 года вся ватага моих «доброжелателей» пришла к родительскому дому со своими условиями по предстоящей дуэли. Засунув деревянный пистолет с резиновым спуском, стреляющий горохом, в карман и, захватив спичечный коробок, я вышел к парламентерам. Мишка Егоров вышел вперед, протянул мне, довольно измятый, тетрадный листок и произнес:
– На, поглазей и подпиши, что согласен, вот карандаш.
Окинув взглядом, текст и обнаружив там множество ошибок, я саркастически заметил:
– Ну, грамотеи, вы своими ошибками меня сегодня опять потешили. Подпишу, когда научитесь грамотно писать, – и, смяв листок в комок, бросил его к ногам Борьки, который, заложив руки в карманы затасканных шаровар и выпучив вперед свое пузо, ждал ответа. С вашими условиями – согласен, стреляемся с 10 шагов, между тополями у братской могилы.
-Это ты хорошо придумал, «Рыжий», твои кореша сразу там тебя и закопают. Объясни
только почему 14 октября?
– Бабушка сказала, что для меня это удачный день.
– Хорошо тому жить, кому бабушка ворожит. Ну, ты сильно не расстраивайся, когда я тебя огорчу, вот так.
И, поставив спичечный коробок на столбик, зарядив свой деревянный пистолет, я с четырех метров, почти не целясь, выстрелил. Коробок упал на землю. Какое-то время пацаны молча стояли, переглядываясь между собой.
Потом Борька почти выкрикнул:
– Это что же, ты меня, взаправду, хочешь убить?
– Ну, ты же мне не понарошку хотел юшку разбить.
Я с удовольствием уловил в чертах его намек на ужас человека, стоявшего над бездной.
– Мой секундант Валерка Склянов. Не дрейфь, «Рыжый», мы придем в срок. Такой уж у меня досадный характер, коли дал слово, не могу не сдержать его.
С этого дня события выходили из ряда обыкновенных и, все, что окружало меня, все стало иным. Необычное течение жизни изменило ребяческие отношения. Казалось, что появилось много вытянутых и озадаченных физиономий, выражающих не то испуг, не то недоумение.
Я до сих пор вижу и чувствую цвет и запах тех детских переживаний и происшествий. И, чтобы избавиться от этого наваждения, я всецело посвятил все свободное время изготовлению поджига – самодельного пистолета сделанного из латунной трубки со свинцовой рукояткой.
Заряд состоял из пороха и картечины. А выстрел производился при помощи поджога пропитанного парафином и порохом коротенькой нити вставленной в маленькое отверстие в тыльной части ствола. Выстрел получался настоящим. Своим мальчишеским умом мы считали, что с таким оружием мы можем сражаться и с немцами, и с бандитами, и, конечно же, драться на дуэли. Поджиг получился компактным с хорошим и точным боем. К середине октября серебряные морозы одели в пушистый иней весь лес, сковали не только землю, но и реку. Низкое солнце выбивало ослепительные искры из тонкого прозрачного льда, создавая праздничное настроение. И тут уж усидеть дома не было никакой возможности. Вся ребятня, кто робко, кто посмелей, пробовали лед на прочность. А он прогибался под тяжестью испытуемых, как кот, которого ласкает хозяин и, предостерегающе потрескивал, чем еще больше манил к себе.
Наконец наступил долгожданный день 14 октября.Везде, куда только проникали румяные лучи утра, сверкал иней. Усилившийся мороз окончательно одел все деревья в белый саван. Заиндевевшие деревья, искрясь и сияя под солнцем, изредка вздрагивали от слабого порыва ветерка и тогда на фоне бирюзового неба с тихим шелестом, блестя и переливаясь, летят к земле прозрачные звездочки. Мы запрокидываем головы, подставляя свое лицо под искрящийся звездопад, радуясь легкому и нежному чуду. Ни Борька, ни его секунданты в школе не появились. Готовятся, решили мы с Валеркой. Едва ли могу передать вам то чувство, ныне мне уже непонятное, с каким я ожидал развязки своей затеи. Но я старался делать все, что положено делать в школе, ничем не выдавая своего волнения, жил, как полагается жить.
После школы, оставив дома портфель, переодевшись, захватив свое оружие, я побежал к Валерке, чтобы вместе отправиться к месту дуэли. Шли к тополям молча. Только один раз Валерка спросил:
– Сань, а ну как тебя подстрелят?
– Туда, знать мне и дорога, – кратко отвечал я.
Не доходя до тополей метров 50, нас с громким шумом и карканьем обогнали две стаи ворон. Они расселись на деревьях, под которыми мы должны были драться, обрушив вниз настоящее сверкающее облако из переливающихся льдинок. Деревья были черны от ворон, все они каркали одновременно, как будто решили провести здесь свой птичий конгресс. В людском сознании эти птицы никогда не отождествлялись с добром или удачей. И мы поневоле напряглись и замедлили свои шаги, наблюдая за происходящим. Присмотревшись, мы заметили, что все птицы сидящие на одном тополе обращены к воронам сидящим на другом дереве и, перекрикивая друг дружку, решают какую-то свою важную задачу. Вдруг с верхних веток тополей взлетело по одной птице, устремившихся навстречу друг дружке. В яростной схватке они сшиблись в воздухе, работая клювом и крыльями, теряя перья и высоту, понеслись к земле. Глухой удар от падения птиц был ощутим даже на расстоянии. Одна из
ворон быстро взлетела и с громким криком, поддержанная своими товарками, уселась на верхнюю ветку правого тополя. Другая же не могла твердо стать на ноги, заваливаясь то на один бок, то на другой. Ее соратницы молча наблюдали за происходящим. Наконец птица с трудом взлетелаи молча уселась на нижней ветке левого тополя. Тут же ее сородичи снялись с дерева и полетели на юг, оставив, побитую птицу одну, сопровождаемые громким злорадным криком победившей стаи. «Поговорив» между собой еще минуты три вороны с шумом покинули тополь и улетели на восток в сторону животноводческих ферм.
– Валера, ты понял, у этих дурней здесь была своя нешуточная брань, а может быть и дуэль? Вот тебе и серая, вороватая каркуша! – восхищенный честностью поединка, выдохнул я. Мы подошли к оставшейся птице и с любопытством осматривали ее с расстояния вытянутой руки. Ворона сидела нахохлившись, опустив голову и редко, с трудом открывала глаза, не реагируя на наше близкое присутствие. Наблюдательный Валерка тронув
меня за рукав прошептал:
– Смотри, Саня, ворона плачет.
– Да ну тебя, – с недоверием прошептал и я.
– Иди сюда, смотри!
Подойдя к Валерке и присмотревшись, я действительно увидел, как из глаза вороны медленно катилась прозрачная маленькая слезинка. Потрясенные, почти человеческим,горестным переживанием птицы, мы отошли от тополей.
– Валер, а знаешь, ей, наверное, стыдно за свое поражение перед «товарищами» и обидно за то, что все бросили ее тут одну.
– Да, и у птиц бывают измены, а проигравшему в сто раз больней и обидней, – сокрушенно вымолвил Валерка.
– Сань, а мы-то не проиграем?
– Нет, дружок, мы плакать не будем, потому, что за правду стоим и стрелять я умею.
Минут через 15 после нашего обследования сидящей на тополе побитой птицы, к ней подлетели две вороны и уселись на той же ветке с обеих сторон от страдалицы. Перебирая лапками, они вплотную приблизились к ней, о чем-то, «поворковали», клювами обследовали все тело, успокоили и обласкали обиженную птицу. После этого вся троица, коротко вскрикнув, улетела к своей стае. В этот день соперников мы так и не дождались.
4
Не успел я открыть дома дверь, как сестра воскликнула:
– Мама, иди, наша пропажа нашлась!
Из горницы вышла мать и с упреком спросила:
– Сын, ты где пропадаешь? Мы все уже испереживались, не знаем что и думать. Твои-то дружки под лед на реке провалились.
– Мама, я у Валерки Склянова был, потом за птицами наблюдали, а на реку сегодня я не ходил. Ты же запретила. Ослушаться тебя – себя не уважать. Видишь какой я у тебя умненький да благоразумненький – улыбаясь, промурлыкал я.
– Придуривается он, мама! Ему бы всыпать надо ремнем, как следует, – выглядывая из-за материнского плеча, высказала свое мнение сестра.
– Ладно, умненький, иди ужинать, а потом управляться по хозяйству идти надо, – уже спокойно проговорила мать.
– Мам, а там, на реке, все живы?
– Да живы, живы! На мелководье у моста налима ловили. Вы же, черти, что-нибудь да отмочите, чтобы только родителей попугать – ешь!
– И Борька рыжий тоже провалился? – вот ору – то, наверное, было, он же плавать не умеет.
На следующий день Борька в школу пришел с перебинтованной рукой, опухшим ухом, угрюмый и молчаливый. А у нас с Валеркой в глазах плясали бесенята. Мы, от нетерпения узнать о рыбалке, наверное, светились так, что искры летели по всему классу. Сверкающий берег удачи был рядом, его уже можно было потрогать и насладиться превосходством над соперником. Сейчас это кажется пустяком, но почему-то память о нем и сегодня радует и греет душу. На перемене мы подошли к дуэлянту и, пытаясь быть серьёзными, спросили:
– Бориска, ты, почему не пришел к тополям? Испугался?
– Да пошли бы вы куда подальше, будто не знаете, что я на реке под лед провалился.
– Блажил поди на всю округу? – с усмешкой проговорил я.
– Заблажишь, если жить охота, да вода холоднючая за шиворот льется. Мы шли на встречу с вами, а тут второклашки, чумовой их задери! Увидели на отмели, что налим подо льдом стоит. Видно летом сорвался с удочки вместе с леской и поплавком, а сейчас поводок возьми да примерзни ко льду. Ну, вот мы и решили его добыть, как никак почти метровая рыбина. Посчитали всем хором, что это хороший знак – перед дуэлью еще и налима отхватить. Принесли топор, начали долбить лед, и тут всем стало интересно, как мы такой трофей будем вытаскивать. Сгрудились восемь человек на небольшом пятачке, лед начал трещать, а тут я еще эту дырку над налимом прорубил, ну лед-то возьми и лопни совсем. Не успели даже ойкнуть, как все оказались в воде. Мы трое, что заняты были делом, на коленках стояли, вот и угодили в воду – кто с головой, а кто по шею. Остальные пятеро только ноги по колени промочили. Вот у меня поджиг и намок, как с таким идти стреляться. Дома отогрелись, переоделись и пошли проверять выстрелит моя «фузея» или нет. Выстрелил – вот руку покалечил и стволом по лбу получил. За это отец мне еще и по уху съездил, чтоб умнее был.
– Так тебе же бабушка наворожила удачу на этот день!
– Я даже тебе не желаю такой «удачи» – налима упустили, руку до крови повредил, по лбу дулом от поджига получил и еще отец по уху вдогонку съездил.
– Пороху для меня не пожалел, значит, дурья твоя голова, вот за это и получил – думать надо! Когда людская подлость не в ладу с природой – это беда, друг ты мой ситный!- в раздумье проговорил я. И сразу стало, как-то жаль этого парня.
– Давай зачтем все твои неприятности за несостоявшуюся дуэль, все равно теперь у тебя нет оружия, – предложили мы с Валеркой.
– Нет, я так не могу, все пацаны будут меня считать трусом, а это хуже смерти. Я смастерю новый «пистоль» и тогда потягаемся с тобой.
– Будь по-твоему, но учти, больше я подобного не предложу. Называй срок встречи.
– Первый день третьей четверти, на большой перемене, мы же с обеда будем учиться, вот на закате и стрельнемся.
– Согласен! До свидание, нежное и грустное создание! – попрощался я с противником.
После этого разговора с Борькой исчезла, ушла куда-то вся страсть, ярость и жажда мщения – дети с пылким сердцем редко бывают постоянными. Остался только спортивный интерес и желание победы над более сильными парнями. По нынешним временам – грех, но, думаю, что вполне простительный для ребенка тех лет.
5
Время вскачь неслось по нашим заботам и проблемам. Незаметно пролетела вторая четверть. Вот уже и Новый Год промелькнул, наслаждаясь, радуясь своей детской непосредственностью и гомону десятков звонких голосов у снежных крепостей и пещер. Штурмовать которые приходилось в лютые морозы по всем правилам Гражданской войны, потому, что остались в нас, «как в сказках, как манящие огни штурмовые ночи Спаска, Волочаевские дни». Погода тоже удивляла своей легкомысленностью и непостоянством. Сорокоградусные морозы вдруг резко сменились на оттепель с дождем, а та, в свою очередь, быстро сдала свои позиции новым морозам. Все обледенело и заледенело. Дороги превратились в каток – бедствие для взрослых и неописуемую радость для детей. Катались все – на коньках, санках и деревянных скамейках-катушках пока гусеничными тракторами не взломали ледяной панцирь. А тут и школа подоспела. С сознанием полной ответственности за победу в поединке перед своими друзьями, шел я на занятия с «пистолем», в дырявом кармане пальто. Шел не спеша. Умозрительно представляя, как будет проходить поединок, заранее предвосхищая его результат и пренебрегая народной мудростью, которая гласит:
– Не говори гоп – пока не перепрыгнешь.
Взойдя на школьное крыльцо и поприветствовав подходивших друзей, мне вдруг повезло, как деду Щукарю из «Поднятой целины» – я был снесен с крыльца ударом двери от вылетевшего из здания, здоровенного десятиклассника, со смехом убегавшего от своего товарища. Удар был таков, что я «пташкой» перелетел через перила и упал без сознания на штакетную изгородь школьного палисадника. А дальше с охами, ахами, вздохами и водными процедурами привели меня в сознание. Голова раскалывалась от нестерпимой боли, в животе и груди что-то жгло и не давало глубоко вздохнуть. Левая сторона лица вся была синюшного цвета, а глаз заплыл от спустившейся со лба опухоли. Пока искали лошадь, чтобы отвезти меня в больницу, приложили к лицу полотенце со снегом и заставили выпить какую-то таблетку. Кружилась голова, знобило от холода, сбивались мысли. Закрыл глаза – так лежать было легче, и постепенно боль стала уходить. Протиснувшийся через столпившихся ротозеев, к моему изголовью Валерка прошептал:
– Держись, Санек, все скоро наладится.
Несмотря на головную боль, мозг мой был озабочен только одним – не стать в глазах «Рыжего» и его команды трусом, о чем, я и попросил своего секунданта:
– Валера, ты обязательно скажи «Рыжему», что я не струсил, пусть перенесет дуэль. Хорошо!
И меня увезли в деревенскую больницу. После осмотра, уколов, каких-то пилюль и перевязки врач посоветовала отцу отвезти меня в район, там есть рентген. Напрасно я уверял отца не ездить в Аромашево, так как мне стало легче, он твердо решил выполнить указания врача.
6
Смеркалось, тихо догорала вечерняя заря. На обледенелых вершинах тополей угасали последние красноватые блики. А взошедшая на востоке полная луна была окружена большим морозным светло-фиолетовым кольцом. Редкие звезды, словно маленькие светлячки, едва мерцали на мглистом небе. Конь шумно фыркал и облачка пара, вырывавшиеся из ноздрей, долго клубились в холодном воздухе. Отец поставил на сани плетеный короб из ивовых прутьев, в котором вывозили с дворов снег, положил в него тулуп, усадил туда меня, укутал в овчину и, закинув за спину ружье, уселся впереди короба на скамейку. Скрипнули полозья саней и мы отправились в районную больницу, до которой было сорок три километра. Сквозь щели в коробе замелькали огоньки деревенских изб, над которыми, как часовые, застыли дымовые столбы. В дальнюю дорогу нас провожали редким ленивым тявканьем местные собачонки. Перед нами открылась сверкающая, залитая лунным светом дорога. Конь легко бежал крупной рысью. Под мерный цокот его копыт и скрип полозьев в теплой овчине сидеть было уютно и спокойно. После всех перепетий, суматошного дня, я быстро уснул. Очнулся когда уже проезжали маленькую деревеньку Краснопольку от резкого сотрясения короба. Это, бежавший рядом с санями отец, пытаясь согреться, споткнувшись, упал, резко накренив короб. Увидев, что я открыл глаза, поинтересовался моим самочувствием и предложил вместе совершить согревающую пробежку. Стояла деревенька на открытой равнине. Десяток домов – один к одному, как стайка озябших птиц удивленно и молчаливо проводили нас в неизвестность, промолчали даже собаки. После деревни глубокие саженные снега и сорокаградусный мороз погрузили землю в космическую тишину, будто вымерла вся округа. В сугробах даль не далека. Лес молчаливый, угрюмый и немного жуткий окружал нас фантастическими тенями. Деревья протянули к самой дороге свои растопыренные мохнатые лапы. Изредка ветви цеплялись за дугу и тогда на спину лошади, в короб и нам на лицо и плечи сыпались мелкие льдинки. Казалось, что разбуженные ударами подкованных копыт лошади и скрипом санных полозьев лесные великаны хотят схватить затерявшихся в ночи бегущих людей. Согревшись, я вновь завернулся в тулуп и занялся созерцанием окружающей природы.
В пустынном поредевшем лесу было тихо и мертво. От поднявшегося слабого, но колючего ветерка змеилась снежными струйками поземка, а в верху на ветках позвякивали ледяные сосульки. Полная луна своим светом украшала неприветливый лес. Все сверкало – вспыхивал алмазами снег, на еловых и березовых ветках искрились сосульки. Их было очень много больших и маленьких и каждое дерево, раскачивая ветвями, сверкало тысячами разноцветных искр. Как зачарованный смотрел я на вспышки ледяных искр, слушал диковинную мелодичную хрустальную музыку и мне казалось, что я попал в сказочный, никем еще не виденный край. В подтверждение этого застонала вдруг близко сова. Ух! Ух! Огромная, неуклюжая, она сидела у дороги на высоком пне, медленно поворачивая голову. В ее круглых, кошачьих глазах отражалась луна.В этот момент где-то далеко в глубине леса раздался странный и жуткий звук. Первоначально низкие тона постепенно повышались. Я невольно вздрогнул и схватил отца за руку. Он снял шапку и прислушался. Где-то вдалеке слышался волчий вой. Беспредельно унылый и жуткий в ночном безмолвии, он невольно вызывал тревогу и заставил меня крепче сжать поджиг. Я еще в раннем детстве наслушался о волках множество необыкновенных рассказов и, конечно же, встречаться с ними не хотел. Поэтому, в надежде, что я ошибаюсь, шепотом спросил у отца:
– Что это?
– Волки идут, – тихо ответил отец.
Протяжный вой раздался ближе. Волк выл долго и нудно, словно жаловался далекой луне на свою голодную, бесприютную жизнь. Как эхо, ему ответили волки находившиеся дальше. Конь испуганно вздрогнул, захрапел и сам, без понукания, резво побежал о дороге. Теперь в тишине морозного воздуха раздавалась лишь бесконечная песня звенящих полозьев. В суровом и равнодушно — блестящем лесу время тянулось томительно. Для нас же оно почти остановилось. Несколько минут нигде не слышалось ни звука, не заметно было ни малейшего движения. Потом с гулом треснула земля, словно ее рванули динамитом. Я вздрогнул, а лошадь, прядя ушами, понеслась галопом. Отец снял свой тулуп, взвел у ружья курки и застыл на скамейке в ожидании незваных гостей. Я тоже проверил свой «пистоль» и спички. Быстро в памяти промелькнули мальчишеские грезы, где я «побеждал» немецких овчарок, нещадно рвавших беззащитных женщин и детей. Все! Настал мой черед проверить себя реально на деле, защищая себя и отца! Вдруг сзади за санями, у поворота неясно мелькнула серая тень, сверкнули зеленоватые светляки.
– Папа! Сзади волк! – прокричал я.
– Не беспокойся, сынок, его ждет солидная порция свинца.
Напрягая зрение, следил я за волком, стараясь не упустить его из виду. В этот миг я забыл обо всем на свете, только судорожно сжимал рукоятку поджига. И тут, из-за кустов наперерез нам бросился еще один волк. Прежде чем я сообразил, что происходит, отец выстрелил в зверя. Еще один волк мелькнул в нескольких метрах от нас. Отец выстрелил еще раз. Вздыбился с храпом конь и шарахнулся в сторону. Сани налетели на придорожный сугроб, короб вместе со
мной вылетел из саней и, перевернувшись, оказался на дороге. Ошеломленный, я несколько секунд барахтался под коробом, пытаясь сбросить с себя, оказавшийся сверху тулуп. А когда это удалось, мои глаза наткнулись на свирепые зеленые огоньки волчьих глаз. На загривке его шерсть топорщилась, а желтые клыки уже рвали ивовые прутья короба. Конь же мчался, не слушаясь поводьев. И только метров через семьдесят отцу удалось остановить испуганное животное. Перезарядив ружье, отец быстро распряг лошадь, затем вскочил на нее и помчался ко мне. Я, в это время, достал свой «пистоль» и спички. Приставив ствол к отверстию
в плетеном коробе, там, где его рвал волк. Зверь на секунду замер, а потом стал пытаться расправиться с высунутым наружу стволом. И когда его челюсти захватили край ствола, я поджег фитиль. Через пару секунд грохнул выстрел. Зверь молча отпрянул от короба и закрутился на месте, ударяя себя лапами по морде, видимо, пытаясь убрать, таким образом, нечаянную боль. Второй волк рвал зубами один из рукавов моего тулупа, оказавшегося на снегу за коробом. Подскакавший отец выстрелил два раза и звери затихли. Он быстро перевернул короб, посадил меня на лошадь, закинул тулуп, вскочил на коня сам, мы помчались прочь от лежавших на дороге зверей. Несколько волков в отдалении мчались за нами, сверкая в лунном свете зеленоватыми искрами и белыми клыками. Перезарядив ружье, отец выстрелил еще раз. А лошадь, распластавшись над землей, летела словно птица. Жег щеки морозный ветер, слезились глаза, мелькали по сторонам деревья. Над лесом, уносясь в морозные дали, плыл волчий вой и звенел голос отца:
– И-эх! Выноси родимая! . . Выноси-и-и.
И крепкая лошадь вынесла. Лес расступился и замелькали редкие огоньки районного цен-
тра. Лишь у дома «колхозника» удалось нам сдержать коня. Он, тяжело поводя боками и брызжа с удил пеной, пошел крупным шагом. Отец спрыгнул на землю, снял с коня меня, накрыл спину животного, спасенным тулупом и завел его в конюшню. Стоя во дворе «заезжего дома» я несколько минут не мог двигаться. Все тело еще сотрясалось, как бы, мчалось в бешеной скачке под жуткие ночные звуки.
7
Вылечили меня быстро. Рентген не выявил серьезных нарушений в моем организме. Врач, осматривая меня, говорил скупо и отрывисто, но основной лейтмотив его реплик сводился к одному тезису:
– Сечь нужно парнишку чаще. Меньше волков дразнить будет, и синяки не появятся. Но до первой порки пусть этот разгильдяй дней пять спокойно полежит в больнице, а то с головой «дружить» не будет. И дай Бог, чтобы здоровьем жизнь его не обошла.
Через неделю я отправился домой. Так своим ходом, помаленьку жизнь, от других не отставая, потекла своим чередом, оставляя под колкими зимними сосульками всполохи аукнувших воспоминаний. Где по ночам в бессоннице и страхе бежит за мной по санному следу моя беда, сверкая зелеными огоньками. А зима в своих ладонях подносит и подносит всем застывшим деревьям сосульки-леденцы. Сверкают, звенят, переливаются они в лунном сиянии сказочными, хрустальными миражами. Вся ночь озвучена тишиной безмолвной, рассыпчатой и гулкой. И тогда, кажется, что мать шепчет в темноте:
– Ты тонкий-тонкий колокольчик в свой тихий сон быстрей повесь, повесь, повесь.
От этого шепота под сердцем «слышится» дрожь, которая напротив, долго не дает уснуть.
Лениво просыпающийся день уже не кажется долгим, основательным и стабильным. Он вдруг стал звонким и хрупким, как сосулька, летящий в безбрежность, вызывая одновременно боль, тоску и нежность ко всему сущему на этом свете. И, глубоко в подсознании, разрастаясь,
звучит вопрос:
– В какой неведомой судьбе я потеряюсь, когда жизнь разлетится на осколки, вдрызг, навсегда? Возникло ощущение, чего-то неестественного и ложного в моем пути по жизни.
– Мечту глухую, как тоску одной дуэлью не осилить, – решил я. Будем драться, без крови и увечий, но марку держать буду до конца.
На следующий день после принятия решения, с трудом дождавшись перемены, подошел к «Рыжему» и в ультимативной форме произнёс:
– Завтра на большой перемене стреляемся за углом новой школы. Дистанция десять шагов, все понял? Жду! И пусть весь наш путь будет коротким – от твоего огня до моего огня.
– Почему будет коротким путь? – удивленно с заиканием и, как-то тоскливо спросил Борька.
– Потому, что всем болтунам и хвастунам долго не живется.
Звонок на урок развел нас по классам.
На следующий день мы с Валеркой, на месте предстоящего поединка, обозначили дистанцию для стрельбы колышками, нарисовали на одной дощечке Борькину рожицу и, только прислонили ее к строящейся школе, как появились наши соперники. Перепроверив расстояние между отметками, один из его команды разыграл позиции. Стали на изготовку, как на картинках. «Рыжему» не повезло. Холодный ветер дул ему в лицо, выбивая слезу из глаз. Борька волновался, ветер задувал спички, не давая ему зажечь фитилек. Я спокойно стоял боком к противнику и ждал. Его суетливость вызывала у меня усмешку и уверенность в победе. Наконец Борька отвернулся от ветра и зажег фитилек у своего поджига, развернулся, поднял «пистоль» над головой и стал медленно опускать оружие, целясь в меня. Но выстрел грохнул рано, когда ствол еще был поднят высоко от линии боя. «Рыжий» не ожидал такого исхода и стоял передо мной в растерянности, обреченно ожидая расплаты.
– Валера, воткни рядом с бойцом его мордочку, – попросил я своего секунданта. Как только все было исполнено, я зажег фитиль у своего «пистолета» и, прицелившись, выстрелил в доску. Картечина вошла точно в рот «рисунку». Борька, бледный, закрыв, грудь руками, молчал. Он сам среди своей судьбы стоял потерян.
– Посмотри «Рыжий», как в следующий раз все может обернуться. И твоя сила, и твоя ватага уже не помогут. И, последнее – если не будете больше болтать о дуэли – никто не узнает ее результат. Пойдем Валера нам тут больше делать нечего. А поджиг получился здоровским – держи и пользуйся, только осторожно. Я больше не стреляюсь. Спасибо за огонь твоей души, что грела меня в этом поединке.
– «И дай судьба мне жизнь и бой, удачу, смех, и звездный путь, и эту грусть, покуда ими я не захлебнусь», – вспомнил я чьи-то слова и мы, обнявшись, пошли к неведомой версте искать неведомое чудо.»
Находясь в составе вооружённых сил, которые дислоцировались в Приморском крае, попал на уборку картофеля в село Михайловка. Вечером, дожидаясь автобуса, зашел в хранилище мудрости этого села и был приятно удивлен изобилием новых изданий. Из-за отсутсвия времени я успел лишь пробежаться глазами по корешкам книг, но рука сама интуитивно нашла маленький томик стихов Есенина. Уговорил девушку — библиотекаря поверить мне и выдать на одну неделю поэтический сборник, так как на следующей неделе нас снова привезут на полевые работы. В 8 часов утра означенной субботы я уже сидел в армейском автобусе, готовый с благодарностью вернуть драгоценную книгу в библиотеку. Но увы. Сигнал боевой тревоги разрушил мои планы. «Воевали» долго. В часы затишья я мысленно просил у девушки, поверившей мне, прощения, но это утешало мало. Больше на уборку картофеля нас не посылали. Потом неутихающий ветер времени гнал и гнал меня по жизни, практически не давая остановиться. Но осознание невольного греха терзало душу долгих 58 лет. И как только я окончательно вышел на пенсию, написал покаянное письмо в библиотеку села Михайловка. В качестве компенсации за нанесённый ущерб, отправил свои книги: «Хрустальные миражи» и «Рождённые в СССР». Простили и я вздохнул свободно.
Но самую удивительную библиотеку я посетил в 1971 году, когда студентом работал вдоль китайской границы в высокогорье Западного Алтая. Требования пограничников были жёсткими. Все деньги заставили хранить в сейфе начальника отряда и выдавать строго по письменному заявлению и только на определённые товары. Книг в этом перечне не было. Из карманных, неучтенных денег, у меня осталось только 90 копеек. В деревне Бобровка, где мы должны были закупать лошадей, моё внимание привлекла вывеска на одном из домов — «Книжный магазин — библиотека». Все пространство вдоль стен занимали стеллажи забитые книгами. И какими!
Советская и зарубежная фантастика, классика, сказки и легенды мира, исторические хроники и романы, всего не перечислить. Но самое потрясающее впечатление на меня произвело то, что купив за 70 копеек томик военных стихов К. Симонова, мне предложили выбрать любую книгу со стеллажа напротив. Это была библиотека — необычная во всех отношениях. Формировалась она так: По разнарядке привозились книги из районного центра. Они выставлялись на стеллажах с правой стороны. Простояв там три года, списывались за невостребованностью населением (в селе проживали казахи и уйгуры, из русских было всего 2 семьи учителей). Затем трёхлетняя литература занимала стеллажи на левой — библиотечной стороне, и любой желающий мог взять одну — две книги для чтения, как в библиотеке. Если человек покупал книгу в магазине, ему предлагали взять одну книгу, как презент. Так я бесплатно получил томик А. Дюма « Десять лет спустя». К. Симонов и А. Дюма находятся до сих пор в моей библиотеке, радуют и греют душу.
Журнал «Чудеса и приключения» я постоянно с удовольствием читаю с 1992 года.
Александр Медведев, 79 лет