Из невозвратной стороны

Сколько бы человек ни прожил на этой земле, сколько бы ни видел разных красот и диковин, он всегда будет мысленно возвращаться в своё детство. Ведь именно тогда за любым поворотом можно было встретить настоящие чудеса.

Отблески былого

Моё детство, отрочество и частично юность прошли в старинном русском городке Мещовске, основанном ещё в 1238 году, после нашествия полчищ хана Батыя на Русь. Монголо-татарские завоеватели перед своим уходом в южные степи сожгли дотла древнюю столицу одного из древнерусских племён – племени вятичей – городище Серенск. По всей видимости, уцелевшие и бежавшие вглубь лесов жители Серенска и основали этот город.

Город Мещовск славен тем, что дал России двух цариц: Евдокию Стрешневу и Евдокию Лопухину и целую плеяду замечательных деятелей отечественной культуры. Сегодня к Мещовску постепенно возвращается былая слава за заслуги перед Отечеством, чего нельзя было сказать о временах моего детства и юности. Копание в истории города не приветствовалось, впрочем, как и везде в те времена. Величественные храмы пребывали в запустении. Достаточно сказать, что центральный собор города, построенный в великолепном классическом стиле, облагородивший даже не уездный, а губернский город, все годы советской власти использовался под продовольственный склад. Ещё более печальная участь постигла мещовский Свято-Георгиевский монастырь, на руинах которого располагалась свиноферма.

Отрадно видеть, что пришло, наконец, время собирать камни и на месте руин, небрежения и непотребства вновь засияли купола святой обители. Лет пятьдесят тому назад трудно было даже представить, какая славная история таится в неухоженных, залитых весенней и осенней грязью улочках родного городка. Но и тогда что-то неуловимое в виде старинного номерного знака под царской короной, ржавевшего на фасаде покосившегося дома, или блеснувшего на солнце елизаветинского серебряного рубля, выкатившегося из хлама на чердаке, давало возможность представить себе ту жизнь, которая, казалось, безвозвратно ушла. Из таких вот отблесков былого у меня и родилась любовь к истории, ставшая затем профессией.

Леший

Мой отец в годы Великой Отечественной вой­ны сражался в рядах Красной Армии, а если точнее, то был помпотехом ОИПТАБР резерва Главного командования. ОИПТАБР расшифровывается как отдельная истребительная противотанковая артиллерийская бригада, бросавшаяся командованием против прорывавшихся танковых соединений вермахта. До 1945 года судьба его хранила, а вот затем, после начала битвы за Будапешт, он получил тяжелейшие ранения и до 1949 года валялся в госпиталях. В Мещовск отец приехал практически без ног: одна была отрезана по пах, а во вторую было вставлено двадцать сантиметров чужой кости, которые приживались эти самые четыре госпитальных года.

Тем не менее на новом месте он сразу взялся за дело: разбил сад и огород, развёл всякую живность. А для того, чтобы поставить на ноги детей – двух моих братьев и меня, родившегося в 1950 году, была куплена корова. Назвали мы её Звёздочкой из-за белого пятна между рогами. Как сейчас помню прикосновение её тёплого шершавого языка к моему лицу, когда я встречал её с пастбища с ломтем подсоленного хлеба.

Летом Звёздочка паслась в общем стаде нашей городской окраины, которое водил по пустующим полям нанятый владельцами коров пастух дядя Егор. Даже летом Егор был одет в плащ-палатку, с шапкой-ушанкой на голове. На плече лежал длинный-предлинный кнут, которым он, виртуозно щёлкая, собирал стадо. Помимо денег, получаемых за работу, Егор ещё столовался по очереди у хозяев коров. Помню, как матушка к его приходу вытаскивала из русской печи чугунок со щами, в большое блюдо накладывала блины, а рядом ставилась стопка водки.

Однажды дядя Егор, прежде чем усесться за стол и опрокинуть в себя стопку, стал вглядываться в дальний угол, чтобы перекреститься на образа, но, увидя вместо них картину «Сталин беседует с Калининым», с досады сплюнул и приступил к еде…

Но всё это было летом, а на зиму Звёздочке надо было заготавливать сено. Сначала мать с косой и большим мешком скашивала обочины дорог и высушивала траву, закладывая её на сеновал. Однако этого было мало. Отец же, передвигавшийся при помощи костылей, заниматься косьбой не мог. Выручил необычный случай. Родственник отца, служивший в СМЕРШе и находившийся в поверженной Германии, узнав о наших проблемах, написал тому в письме, что надо обмерить оставшуюся ногу и выслать мерки ему в Нойбранденбург. Через несколько недель адъютант родственника привёз отцу великолепный протез, почти не отличимый от ноги. Я был в тот момент в саду, а когда пришёл, то увидел невообразимое: по комнате в брюках и ботинках расхаживал отец, что-то напевая. Рядом сидел, доволно улыбаясь, человек в военной форме. «Папа, – закричал я, – у тебя выросла нога!» «Да, сынок, почти что выросла», – смахивая слезу, ответил отец.

После этого решено было ехать на покос. Нашей семье выделили делянку для заготовки сена в лесу под названием Корытное, располагавшемся в пятнадцати километрах от Мещовска, за деревней Шалово. Это был густой, дремучий лес, а не маленькие перелески под Мещовском. Я что было сил упрашивал отца взять меня с собой. «Тебе только четыре года, – отвечал отец, – на второй день, искусанный комарами, запросишься к маме домой». Я не отставал и всё же упросил отца.

К вечеру мы были в избе лесника Акимыча и его жены. Вот здесь, как я теперь понимаю, мне впервые пришлось столкнуться даже не с началом двадцатого века, а с веком девятнадцатым. Акимыч и его жена ходили по дому в домотканой холщовой одежде, а освещала неприхотливую мебель в виде самодельного стола, табуреток и деревянной кровати коптилка, заправленная маслом. Даже керосиновой лампы в избе я не заметил. А вот хозяйство у них было по нашим меркам большое: лошадь с жеребёнком и корова с бычком.

Наутро, отбив косу, отец, прихватив меня, отправился на покос. Дело спорилось: отец уверенно стоял на протезе, вспомнив своё деревенское детство и юность, быстро скашивал поляну за поляной. Мне же, бегая вокруг да около, удалось собрать почти лукошко земляники.
А вот назавтра со мной приключилась беда. Всю ночь меня бил озноб, а утром я провалился в забытьё. «Да, – сказал Акимыч, – придётся тебе, Иван Степанович, мальчонку везти в Мещовск. Видно, к нему малярийный комар присосался». Что же касается отца, то госпитальный опыт ему помог. Те, кто жил в пятидесятые годы прошлого века, наверно помнят тонкие стеклянные трубочки с первым антибиотиком – пенициллином. Это лекарство отец предусмотрительно взял с собой. Напоив меня чаем с мёдом, который вместе с сотами Акимыч принёс со своей пасеки, и дав таблетку, отец всю ночь не сомкнув глаз просидел рядом со мной. К утру вся тряска и ломота из меня вышли, и я снова поспешил за отцом.

Вот тут-то и произошёл случай, давший название этому рассказу. Лето 1954 года выдалось на редкость жарким. Для покоса это замечательно, так как не надо бояться дождя, сгноящего скошенную траву. Но и косить под палящими лучами, согласитесь, тяжело. Уставший и взмокший от работы отец решил, что в глухом лесу бояться кого-то нечего, разделся полностью, и в таком виде работа пошла ещё быстрее. Как вдруг из рядом растущих кустов прямо на отца вышла бабушка – божий одуванчик, с лукошком, наполненным грибами. Подняв голову и обомлев, старушка сумела выдавить из себя только одно слово: «Леший!» Бросив лукошко и отчаянно закричав, она ломанулась назад, в кусты. Напрасно отец кричал ей вслед: «Эге-гей, вернись за лукошком!» Вероятно, это только прибавило ей прыти. Отсмеявшись и утерев пот со лба, отец сказал: «Вот так и рождаются страшные истории. Теперь вся деревня будет знать, что в Корытном живёт леший на деревянных ногах и с косой. Правда, Акимычу от этого ещё и лучше. Будут меньше на его территории браконьерничать».

Новогодние кукушки

Но, как пелось в песне, «быстро сгорает короткое лето». С наступлением осени и зимы прибавлялось времени на что-то другое. А этим увлечением отца был ремонт часов. Находясь четыре года в госпиталях, можно было от одной тоски и безысходности совсем зачахнуть. Отец рассказывал, что с некоторыми так и происходило. Отворачивались к стене, даже не хотели разговаривать и медленно угасали. Осознав это, отец попросил легкораненых товарищей по палате купить ему самые маленькие отвёртки, несколько пинцетов и лупу. Его заказ был выполнен, а вместо лупы купили монокль. Отец рассказывал, что товарищи долго хохотали, когда он впервые вставил его в глаз и приступил к работе. «Ну ты, Иван Степанович, точь-в-точь как Чемберлен», – говорили они. Однако вскоре смешки закончились. Не только израненные бойцы и офицеры потянулись к отцу с часами, но и врачи госпиталя. Даже хирург, сделавший отцу практически невыполнимую операцию по вживлению кости, был приятно удивлён, когда его золотой брегет стал исправно не только ходить, но и отбивать мелодии. Этими часами, как старый хирург сказал на ухо отцу, он был награждён ещё самим Николаем II в годы Первой мировой войны.

Вот и в Мещовске, стоило отцу отремонтировать часы нескольким соседям, как к нему потянулись люди со всего городка. Каких только часов в то время я не повидал! Приносили простенькие и надёжные «Победы», старинные каминные часы и серебряные «луковицы» фирмы Буре. Всех ещё устраивало и то, что денег за ремонт отец не брал. Ему, как он говорил, было не в тягость сделать доброе дело.

С часами была связана вот какая история. Однажды к отцу пришёл директор мещовского универмага и слёзно стал упрашивать помочь. Дело в том, что в магазин привезли пятьдесят часов с кукушками, которые не ходили и не говорили своё «ку-ку». Директору заявили, что это он сам растряс их по дороге и если попытается оформить как брак, то его снимут с должности. Отец обещал посмотреть часы и исправить, если сможет.

Для часов в доме была освобождена стена, на которую все они были водружены. И целый месяц отец, как он говорил, «лечил кукушек». Незаметно время подошло к Новому, 1957 году. Отец сказал, что этот Новый год мы отметим по-особому. К 12 часам ночи все часы были запущены, и ровно в полночь пятьдесят кукушек выглянули из своих дверок и так прокуковали, что кошка Булька, нежившаяся на печи, кубарем скатилась вниз и спряталась под кроватью. А наутро соседи говорили, что у нас гости так развеселились, что, встречая Новый год, куковали на всю округу.

Бабушка Таня

Вспоминая те далёкие и по-своему счастливые годы, хочу рассказать ещё об одном удивительном человеке, ставшем для меня проводником в давние времена. Им была старая, сгорбленная женщина с миловидным, улыбающимся лицом. Она жила через дорогу от нас, и я её звал бабой Таней. Она на это обращение охотно откликалась, называя меня внучком. Её дом был старым усадебным особняком с анфиладой комнат, украшенных изразцовыми печами. Вокруг дома не было никаких грядок, а везде произрастали вишнёвые кусты, и по весне казалось, что в саду буйствует белая метель.

К нашей семье она прониклась особой симпатией и рассказала отцу о своей судьбе. Оказывается, родилась баба Таня в крестьянской семье за год до того, как «дали волю». Была она красавицей из красавиц, на которую польстился барин из села Серебряно, что рядом с Мещовском. Дело было ещё при «батюшке царе-освободителе», как она выражалась, то есть при Александре II. История, в общем-то, тривиальная, однако барин не оказался последним негодяем и наделил красавицу большим приданым в несколько тысяч рублей. С этими деньгами она «составила партию» с выпускником Московского университета, приехавшим в Мещовск и ставшим управляющим мещовским банком. Кстати говоря, её муж после революции не был отстранён от должности и стал управляющим теперь уже национализированным банком.

Меня же баба Таня привечала ещё и потому, что постоянно видела в моих руках книги. Как-то, когда мне шёл уже десятый год, она сказала: «Вижу, внучек, что ты всегда с книгой, значит, её любишь. Вот тебе ключ, открывай нижний отдел этого большого шкафа и бери что хочешь. Там много книг, которые любил читать мой муж.

А вот когда меня не станет, эти варвары, – так она называла родственников, – пустят всё на растопку печей».

С замиранием сердца я вытаскивал фолианты в кожаных переплётах из шкафа. Хотелось взять всё, но было как-то неудобно. С собой я взял четыре огромных тома богато иллюстрированной «Всемирной истории» Оскара Егера, ставшей моей настольной книгой на долгие годы, пока у меня её не похитили в общежитии Петрозаводского университета.

А ещё мне баба Таня сказала, что её супруг особо берёг посмертно изданное собрание сочинений А.С. Пушкина в 11 томах. Это было первое издание сочинений нашего великого поэта, осуществлённое при поддержке императора Николая I. Деньги на него собирались всей страной. Понимая, что мне пришлось столкнуться с уникальными книгами, задал только один вопрос: «Где они?» Баба Таня ответила, что их ещё пару лет назад забрал племянник мужа, проживающий в деревне Михайловка, и, вероятно, через неделю он к ней заедет.

Целую неделю я неотлучно сидел у окна и, наконец, увидел повозку, подъехавшую к дому бабы Тани. На мой вопрос к седовласому, угрюмого вида мужчине, одетому в полувоенный френч, он ответил, что никаких книг у бабушки не забирал и старушка что-то путает в силу своего возраста. Так что стать счастливым обладателем первого издания сочинений А.С. Пушкина мне так и не пришлось.
Бабу Таню, как хранительницу прошлого города Мещовска, я часто с благодарностью вспоминаю. Она закончила своё земное существование в 1967 году, когда ваш покорный слуга уже учился в университете. А было ей в то время уже 107 лет.

Автор: Александр Обухов

Фото Shutterstock.com