Мелькнуло в газетах странное известие: некий полицейский очень долгое время употреблял на поимку разбойника Чики, сподвижника Пугачёва, и немало вытребовал у начальства на этот предмет денег. Прочли и забыли. Но не все.
* * *
Шёл проливной дождь. Прохлюпав по грязи к домику станового, урядник спрыгнул с лошади, зацепил поводья за забор, отряхнулся, как собака. И вошёл в сени.
Из соседней комнаты доносился голос станового и щёлканье счётов.
— Сардины — шестьдесят, — щёлк, щёлк, — да сыр восемьдесят... Кто там?
Урядник почтительно кашлянул. Вышел становой, с жёлтыми усами, с припухшими глазами, в расстёгнутой тужурке.
— Что? Всё ли в порядке?
— Никак нет! Не в порядке! — ответил урядник и, оглянувшись вокруг, сделал шаг вперёд и заговорил шёпотом.
— Печенеги показались!
— Кто-о?
— Печенеги-с! Недалеко от деревни Сусловки калека Ерошка за лесом усмотрел. Несметные полчища и делают наезды.
— Н-ну!
— Так что необходимо переловить. Сгоним народ с двух деревень... Или даже, можно сказать, единичный случай храбрости... за вознаграждение.
— Гм... Печенеги... Печенеги — это как будто не того-с... Печенеги, братец ты мой, лет сто тому назад... при Иване Грозном царствовали... Конечно, закон природы неоспорим, но тем не менее... Сколько тебе нужно?
— Рублей двадцать пять, а там... на водку. Я бы обернулся.
— Ну, вот тебе семь гривен. Очень рад, что ты стараешься. Ты это уладь, уж я тебя не забуду. Печенеги... гм...
* * *
Исправник винтил.
С прикупкой, с гвоздём, с двойными штрафами винтящимся, с хоронками и болваном.
Партнёрами были батюшка и акцизный чиновник.
На столике рядом с винтерами стояла водка и закуска.
Было просто и весело. Батюшка выпивал и закусывал, но совсем не по Гусеву-Оренбургскому. Не говорил «выпивахом», «идеже», «содеяхом» и прочие рыбьи слова, а просто, оборачиваясь к одному из партнёров по очереди, произносил: «За ваше драгоценное». И закусывал грибком.
Играли третий роббер.
Батюшка делал фальшивые ренонси, акцизный плевал через левое плечо, перевёртывал при сдаче колоду три раза, но выигрывал всё-таки исправно.
Акцизный дулся и уже приготовился очень зло съязвить, как вдруг через комнату лошадиным галопом промчалась в переднюю здоровая девка-горничная.
— Кто бы это мог быть так поздно?
Через несколько минут вошёл желтоусый становой, щурясь припухшими глазами.
— А-а! Прямо Бог послал. А мы-то тут маемся с болваном! Садитесь — честь и место. Берите карту: кому с кем играть?
Но лицо у станового было официальное, и к столу он повернулся боком.
— Виноват. После уж как-нибудь. Дела не веселят.
— Что такое? Присядьте, расскажите.
— Виноват, дело сугубой важности. Хотел бы конфиденциально.
— Мы люди свои, — сказал батюшка.
— А мне-то и рассказать некому, — обиделся акцизный. — Хоть бы и хотел, так некому.
— Ну, пойдёмте в кабинет, — встал хозяин. — Извините, господа, я сейчас вернусь.
Батюшка плюнул на щёточку и с ожесточением стал вытирать стол.
Исправник и становой пошли в кабинет.
— Большая неприятность, — говорил становой. — И так неожиданно. Если бы не моя расторопность, не знаю, что бы и было. Может быть, не только что, а и самой империи был бы конец.
— Да говори же толком, в чём штука!
— А штука в том, что около села Покошина объявился не кто иной, как сам Тушинский вор. Вот что-с!
— Тушинский вор? Кого же он обокрал?
— Да что вы, шутите, что ли? Тушинский вор! Знаменитая историческая личность! Выдаёт себя за Дмитрия и посягает на престол! Ходят целыми полчищами. Безобразие!
— Позвольте... Что-то припоминаю... Как будто где-то читал.
— Я уж выслал стражников, но этим ограничиваться нельзя.
— А как же население относится?
— Да что — население! Обалдели. Кричат: «Да здравствует наш царь Дмитрий Самозванец!» Прямо беда!
— Ах, они безобразники!
— Немедленно нужно вытребовать тысяч пятьдесят на подавление бунта и поимку злодея! Упустишь огонь — не потушишь!
Исправник посмотрел лукаво:
— В ваше распоряжение?
— Ну, разумеется. Не забудьте, ведь я первый открыл крамолу.
— Понимаю, понимаю...
Исправник улыбался и крутил ус.
— Великолепное дельце! Сегодня же напишу губернатору. Так, значит, Тушинский вор! Ах, он бесстыдник. Хе-хе! Ну, а теперь можно и повинтить.
* * *
Поздно ночью, выпроводив гостей, исправник, надев туфли, тихо, на цыпочках пробрался в детскую.
Испуганная нянька подняла голову, но он цыкнул на неё, подошёл к столу старшего сына и стал рыться в учебниках.
— География... К черту! Ариф... К черту! А! Вот он, батюшка!
Схватил Иловайского* и побежал к себе в кабинет.
Долго перелистывал, крутил головой. Наконец, ткнул пальцем.
— Во! Это почище всякого Тушина. И менее, как тысяч на восемьдесят, тут не обернёшься. Аховое дельце! Струсят. Раскошелятся. А кто, скажут, открыл? Михаил Иваныч, исправник открыл. Хе!
Сел писать донесение.
Настало утро, а он всё ещё трещал пером.
«... донести Вашему Превосходительству... подстрекаемые неким Дмитрием Донским, не помнящим родства... и затеяли... злоумышляют свергнуть татарское иго, освещённое веками. Затевая устроить Мамаево побоище и прочие бесчинства... расшатать устои государства и вековой уклад...
...просит ассигновку на подавление преступного бунта и предотвращения Мамаева побоища, кое грозит целостности и процветанию родной страны и её ига...»
После завтрака донесение было переписано набело и отослано по назначению.
* Иловайский — автор учебника истории.
Впервые опубликовано: газета «Русское слово», 1909 г.